Сафари для победителей - Страница 32

Ганиций видел смерть — шестой год в армии. Но чтобы вот так, посреди какой-то нищей деревеньки его людей резали будто глупых кур, да еще и в одиночку… Это было так страшно и странно, что на какой-то миг он растерялся. Мрачному старику этого хватило — три солдата корчились на земле, один замер, уткнувшись лбом в стол — смерть его была мгновенной. Легконогий Рагий, кинувшись от костра, на ходу поднимал винтовку. Тупой меднозадый идиот — решил на штык врага взять! Сияющий клинок в правой руке убийцы не прекращал свою гибельную пляску, разбрасывая по сторонам зайчики от пойманных лучей заходящего солнца. Раз — сталь прошлась по ложу винтовки, веером брызнули отрезанные пальцы; два — коснулась шеи, нарисовав дураку мясную дугу от правого уха до левой ключицы.

Рагий, уронив винтовку, зажал искалеченными ладонями страшную рану, припал на колени. Все — мучиться будет недолго.

Сержант, протрезвев в одну секунду, не отрывая взгляда от убийцы, потянулся за винтовкой. Рядом бабахнуло — кто-то тоже добрался до оружия. Сейчас… Левой рукой обхватить за гладкое ложе, правую к спусковому крючку. Глупые офицеры запрещают оставлять патроны в стволе, но Ганиций их не слушает, потому и жив до сих пор. Большим пальцем опустить предохранитель, указательным… Неподалеку бабахнуло еще один раз, одновременно жестоко ударив в пах.

Боль была ошеломляющая — вмиг ослабевшие пальцы выронили оружие, расслабившийся от шока кишечник испачкал штаны, колени подогнулись, Ганиций завалился в смесь навоза и грязи — деревенская разновидность тротуарного покрытия. Глаза заволокло влагой от водопадов слез, рот распахнулся в беззвучном вопле. Терпеть было невозможно, но сознание, будто издеваясь, не спешило померкнуть. Перед полубезумным взором сержанта промелькнул рядовой Нарисс — бедняга, приволакивая ногу, куда-то спешно удалялся. В плече у него торчала длинная стрела с белым оперением, а по пятам, размахивая маленьким топориком, за ним гналась огромная и толстая рыжая крыса, обвешанная разнообразным хламом.

Ганиций даже не удивился столь странному зрелищу — у него больше не было ни сил, ни желания удивляться. Когда, заслонив собой заходящее Солнце, перед ним замерла худющая старуха с деревянными вилами в руках, он тоже не удивился.

А чему тут удивляться — это ведь долгожданная смерть пришла.

Сержант не ошибся.

Старуха, вздохнув, подняла вилы на всю длину рук, с резким «кхе» опустила их вниз, вонзив в грудь Ганиция. Тот захрипел — тело, за шесть лет приспособившееся к превратностям войны, отказывалось умирать. Старуха, поднимая свое орудие снова и снова, била его до тех пор, пока не сломала два зубца на своем оружии. К тому моменту солдат перестал хрипеть и дышать — муки его, наконец, закончились.

Устало отбросив в сторону поломанные вилы, старуха вновь тяжело вздохнула, и пожаловалась на материальные проблемы:

— А ведь такой хороший инструмент был — долго еще могли прослужить. И удобные, и легкие — где же я теперь такие найду? Кому война, а кому…

* * *

Девять тел уложили в ряд, прямо в грязь — ни малейшего намека на уважение к убитым крестьяне не проявили. Одежду солдатам оставили, а вот сапоги куда-то пропали — мертвецы так и валялись, раскинув босые ноги в стороны. Вещевых мешков и винтовок тоже не было — деревенские жители столь ловко припрятали эти трофеи, что никто из чужаков даже не заметил, как это произошло.

Старый учитель полосками застиранной льняной тряпки перевязывал рану омра. Один из солдат успел заметить вспышки его выстрелов и послал в стену сеновала пулю. В Ххота свинец не попал, но отскочившая длинная щепка вонзилась глубоко в предплечье. Профан бы счел рану ерундовой царапиной, но люди, хлебнувшие горького пойла войны, знают, чем может грозить подобное. Пришлось тщательно промывать и вычищать, после чего, за неимением хирургических игл и шовного материала, заклеили свежей живицей.

Больше потерь в маленьком отряде не было, а вот коалиция не досчиталась отделения стрелков.

Крестьяне победе не радовались. Старуха-староста, подойдя к собравшимся у сеновала «гостям», ухитряясь одновременно всех сверлить колючим взглядом, недовольно заявила:

— Их будут искать — к нам теперь придет целая сотня солдат. Они будут еще злее этих — и вы с ними уже не справитесь.

— Но они собирались сжечь вашу деревню! — вскинулся Амидис. — Они убили вашего парня, насиловали женщин, резали скот! Мы просто не смогли на это смотреть — решили вам помочь.

— Солдат — то, что для тебя так ужасно, для нас просто жизнь. Крестьян всегда грабят при войнах, просто раньше это делали свои, при распрях дворцовых, а теперь пришли чужие. Но нам-то какая разница? Да и без войн мы ничего хорошего видели — те, у кого власть, обирают нас, будто бандиты, и тоже не отказываются от наших женщин. Мы привыкли… Уходите — если вы останетесь здесь, нашу деревню точно сожгут.

— А… а как же вы? Ведь придут солдаты…

— Да, придут. Ничего — как пришли, так и уйдут. Мы спрячем твоего друга в лесу, на смолокурне. И молодых девок туда же отправим. И скот. А сами останемся и перетерпим все. Мы к этому привыкли. Они придут, и не найдут здесь этих мертвецов — мы оттащим их к тропе. Пусть думают, что их убили солдаты из императорского войска. А здесь не останется следов.

Учитель, успокаивающе положив руку на плечо разволновавшегося Амидиса, мягко поблагодарил старуху:

— Спасибо вам за кров и за еду.

— За кров не благодарите — я ведь выгоняю вас в ночь, будто поганцев. Негоже так с гостями поступать, но времена нынче плохие — не обессудьте.